Томочка или немного о школе

Недавно была у меня встреча выпускников. 20 лет прошло, ужас. Я с классом как-то не особо, поэтому это был, наверное 2-й или 3-й раз в жизни. Прошло все, в общем-то, неплохо, не считая того, что некоторые граждане потребили явно больше спиртного, чем следует. Однако, речь здесь совершенно не об этом, просто вспомнилось, что у меня ж давным давно лежит неопубликованная история мемуарного свойства. Изначально она называлась «Томочка», но, поскольку, текст, по большей части, вовсе не о ней, то называться он будет так:

Немного воспоминаний о школе

Была у меня подруга Томочка. Началось все с того, что мы сидели за одной партой в первом классе.

Мне сейчас очень хорошо вспоминается полутемная классная комната на первом этаже, затененные деревьями большие окна, ряды этих старинных парт с наклонными крышками и заплывшими множеством слоев краски дырочками для чернильниц — анахронизмом, который уже было не понять нам, детям, родившимся в эпоху шариковых ручек. На некоторых партах часть крышки откидывалась, открывая доступ к ящику, в котором можно было разводить бардак, не привлекая к себе внимания. На других — из-за тех же многолетних наслоений краски, крышки были недвижимы как скала.

Наша парта — четвертая в первом от двери ряду, который назывался третьим, ибо счет шел от окна. Главное место в классе — слепая и исцарапанная темно-коричневая доска. Над ней обязательный атрибут —  портрет Ленина, штриховой на белом фоне.

Идет бесконечно длинный урок. Учительница — Валентина Леонидовна — что-то вещает. Я пытаюсь сосредоточиться на ее словах, ведь я же хочу быть отличником, везде успевающим и делающим, конечно же, всё лучше всех. Но мысли разбредаются. Не могу. Не получается слушать. Я скатываюсь на размышления о том, что вот урок, вот я сижу, вот он бесконечен… А было ли когда-то что-то еще? И будет ли впереди? Быть может я всегда вот так тут сидел, а всего остального на самом деле не было? Особенно ярко это проявлялось, когда в классе происходило линчевание какого-то ученика за особо тяжкую провинность.

Дело о дедушке Ленине и тряпке

Помнится, однажды на переменке мальчик Коля Сунцов мыл доску. А рост первоклашек таков, что до верхней ее части они не достают, в связи с чем им приходится прыгать и стегать ее мокрыми тряпками, что, конечно же, очень веселое и захватывающее занятие. Так вот, во время одной из таких перемен, упомянутый мальчик разжал пальцы, и тряпка, совершив невероятный кульбит в воздухе, взмыла к потолку, расправила крылья, упиваясь своей секундной свободой, окинула класс и суетящихся внизу деток победным взглядом и уселась прямо на портрет дедушки Ленина. Портрет висел на однозначно недосягаемой высоте, переменка подходила к концу, поэтому никакой возможности устранить непотребство своими силами у дежурных не было.

О, что началось, когда учительница вошла в класс! Это сейчас я понимаю, что на моих глазах происходила просто показательная казнь посягнувшего на еще живые тогда коммунистические идеалы. А тогда я  пребывал в состоянии полного ступора, и тихого счастья, что это НЕ Я, НЕ Я стою там, у доски, поливаемый грязью. Хотя чувство вины я тоже испытывал. Я до сих пор начинаю испытывать чувство вины, когда в моем присутствии долго кого-то обвиняют. Мальчик Коля весь урок стоял перед 45 человеками класса, а Валентина Леонидовна распинала его на разные лады, с долгими лирическими отступлениям, не забыв, конечно же, про отважных революционеров, гражданскую войну, жертв Великой Отечественной и т.д. и т.п. И, таки, цель была достигнута. Да еще как! Ведь прошло уж как 24 года (на момент написания) с тех пор, а я все еще помню.

Впрочем, подобных случаев в моей школьной жизни было много, но такого эффекта как «Дело о дедушке Ленине и тряпке» ни один из них не произвел. Даже из числа тех, где я являлся виновником торжества и стоял у доски, понурив голову.

Дело о проданном вкладыше

Особого упоминания достоин еще один эпизод. Было это классе, наверное, в третьем, а может и во втором. Тогда в нашу страну только начало захлестывать буржуазными волнами с Запада всякие диковинные вещи, например, жевательную резинку. А что главное в жЫвачке? Конечно же,  вкладыши! Эти бумажки с машинками и коротенькими комиксами про дядю Дональда быстро стали аналогом валюты. До поры до времени, валюта эта была неконвертируемой. Однако время не стоит на месте, и в один прекрасный день случилось страшное. Гажа Денис и Стасик Лобоцкий не нашли адекватных возможностей по обмену вкладышей, но одному из них (уже не помню кому именно) очень хотелось обладать бумажечкой, находившейся в собственности другого. Мы ведь росли, и наши отношения тоже развивались. И вот у двух упомянутых мальчиков случился переломный момент: переход от натурального обмена к хрестоматийной схеме «товар-деньги-товар». Желанный вкладыш был по обоюдному согласию оценен в 3 рубля и продан прямо на пороге школы. Несчастные не подозревали, какое совершили преступление, поэтому сделку свою в тайне держать не пытались. Даже немного прихвастнули («Вон, какой вкладыш прикупил всего за 3 рубля!»).

Информация быстро распространилась и дошла до Валентины Леонидовны. О! Это был психологический триллер «Как не должны поступать октябрята или Дело о Проданном Вкладыше».

В общих чертах все снова повторилось. Полутемный класс, стоящие перед одноклассниками преступники и отчитывающий их на протяжении бесконечных 45 минут голос учительницы. А я? Я сижу, опять потеряв чувство реальности, наблюдаю за этим и НЕ ПОНИМАЮ! Я не понимаю, что они такого сделали! В моей голове никак не укладывается, что криминального может быть в том, что один человек купил у другого нужную ему вещь.

Дело о чудо-таблетках и, вообще, о промывании мозгов

Ну, и, конечно же, было немало случаев, когда виновником торжества оказывался я. Однажды, классе в третьем, один мальчик (по-моему, это был Рафик Овсепян) долго рекламировал мне чудо-таблетки, которые можно выпить и заснуть. Мне, почему-то, это казалось очень забавным. Сейчас, например, я бы только пожал плечами и сказал бы, что не нужны мне никакие таблетки, вы только не трогайте меня, и я через 10 минут уже буду спать как сурок. Чудо-средство называлось «димедрол». Увидев знакомое название, я успокоился, ибо изначально были у меня сомнения по поводу «а стоит ли попробовать?» Так мы и выпили у фонтанчика по горькой таблетке, запив водой. Ну, и как вы думаете, заснул ли я? Нет, конечно. Я даже не смог определить, хочется мне спать больше обычного, или нет, потому что следующий урок был английский, где на протяжении 45 минут созерцая черный силуэт учительницы на фоне яркого неба за окном, невольно начинаешь зевать.

А ужас-то был не в этом. Ну что со здоровым организмом может сделать таблетка димедрола? Да ничего. Самое интересное случилось, когда я (даже с некоторой бравадой) проговорился при учительнице, что пил некие таблетки. Вот тут-то и началось. Помню этот полутемный кабинет завуча, выходящий окнами на теневую сторону, и бесконечную отчитку. Мысли уходили в сторону, так же, как когда при мне ругали кого-то другого, и я начинал смотреть на ситуацию как-то отстраненно. И в конечном итоге все сводилось только к одной мысли «ну когда ж это уже кончится?»

Я к тому времени был уже достаточно умен, чтобы понять, что, в принципе, был не прав, и теперь я стоял в недоумении, принимая на себя все новые и новые информационные потоки, не понимая, какой теперь в этом смысл? Ну да, ну был не прав, мне объяснили, я понял, сколько еще можно?

Примерно в это время окончательно оформилось мое отношение к любой ругани со стороны старших и более авторитетных. Причем, при каждом из двух возможных сценариев она не имела никакого смысла, потому что в первом случае я все понимал и соглашался со своей неправотой, а во втором я все равно либо не понимал, за что меня ругают, либо продолжал упорно считать свои действия правильными, и с этим ничуть не поколебавшимся мнением я и расставался с ругателем. Взрослые же этого не понимали, и продолжали каждый раз подвергать меня своим бесконечным душеспасительным промываниям мозга.

Как я в углу стоял

Еще у нас в классе был угол, в котором можно было удостоиться чести постоять за определенные провинности. По началу, я очень не хотел туда идти, потому что это, вроде как, было стыдно и унизительно. Но постепенно оказалось, что стоять в углу — это очень даже интересно: весь класс перед тобой, а учитель, как правило, тебя при этом не видит. Как уж тут не воспользоваться ситуацией и вдоволь не покуражиться? Кстати, не так уж часто я там стоял, но приятные воспоминания вот до сих пор остались.

О магнитах и прочем фетишизме

На нашей подслеповатой трехсекционной классной доске одна секция была металлической, а разного рода плакаты и рисунки можно было крепить туда с помощью магнитов. Ах, магниты! Почему-то в детстве было у меня к ним особое отношение. Я с вожделением смотрел на эту доску, улепленную кусками магнитной резины от холодильников, круглыми магнитами от разбитых динамических головок и еще разными другими, непонятного происхождения.

И я боролся с желанием своровать себе магнитик, всеми силами боролся. Но иногда темная сторона овладевала мной, и я с замиранием сердца прихватывал себе заветную игрушку. Зачем они были мне нужны? Непонятно. Наверное, за тем же, зачем нормальным детям были нужны вкладыши от жевательной резинки. Я был, пожалуй, единственным в классе, кто их не собирал, надо же было находить иной выход стремлению обладать?

Помимо магнитов были еще некоторые вещи, при виде которых сердце мое начинало трепетать в груди, подобно пойманной птице. Вот сейчас затрудняюсь перечислить их все. Помню только, что были среди «священных» для меня объектов цанговые карандаши и авторучки с кнопочкой и выдвижным стержнем, а, тем паче, авторучки с набором разноцветных стержней. И еще офицерские линейки.

А особое благоговение я испытывал перед измерительными приборами. Манометры, вольтметры, амперметры, альтиметры, указатели уровня топлива и масла, а также всякие указатели угла закрылков от самолета… я сейчас не могу даже описать словами то сладостное чувство,  что испытывал, когда видел эти вещи, а особенно, когда где-то начинала маячить перспектива стать счастливым их обладателем. Вот до сих пор гадаю, это ли стало причиной того, что в дипломе у меня написано «Инженер КИПиА», или на такую специальность я попал случайно?

О новом и старом зданиях

Я был маленький, в связи с чем школа была для меня очень большая. Она состояла из старого и нового зданий. Новое здание — 3 этажа, длинные светлые коридоры с окнами в одну сторону и классами в другую. А вот старое — совсем другое дело. Оно было каким-то темным и мрачным, на первом этаже располагался спортзал, раздевалка, лыжная база и несколько классов, на втором — актовый зал и еще несколько классов. Оно соединялось с новым зданием где-то на уровне между 2 и 3 этажами.

Когда я был в начальных классах, меня тянуло туда как магнитом. Причем это таинственное старое здание пугало меня, и каждая экспедиция туда была для меня целым мероприятием. В процессе экспедиции мог зазвонить звонок на урок, и тогда я, как угорелый, несся через лестницы и коридоры к себе в класс, находившийся как раз на другом конце школы. И, хотя вскоре все, что могло быть исследовано, было исследовано, некий налет таинственности сохранялся на старом здании вплоть до того момента, как закончилась моя начальная школа, и нас передали новому классному руководителю и поселили в одном из кабинетов как раз в старом здании.

О первых оценках и учебе в целом

Никогда не забуду, что моими первыми оценками стали тройки. Причем сразу две или три штуки. С каллиграфией у меня всегда были проблемы. Ну не мог я писать так, чтобы не давить сильно на бумагу, не смазывать периодически уже написанное и не загибать очередную соединительную линию совершенно не под тем углом, под которым предписывают прописи. Поэтому буковки у меня получались неровные, кособокие и разного размера. Собственно, этот детский почерк сохранился у меня и по сей день. Только стал более мелким и угловатым. Вот то ли дело некоторые девочки! Буковки — одна к одной, одинаковый угол наклона, высота, верхушки у «о» и «а» кругленькие, шляпки у «Б» и «Г» параллельны линеечкам… не письмо! Искусство! Я честно пытался писать также. Бесполезно. Не выходило.

И вот настает день, когда нам раздают тетради с нашими первыми оценками, я с замиранием сердца открываю свои каляки-маляки и вижу две или три размашистых, каллиграфически правильных красных тройки, словно надсмехающихся над моими стоящими вкривь и вкось каракулями, и еще такая уверенная косая черточка под каждой. Одного взгляда на эти тройки было мне достаточно, чтобы понять, что лично Я не смогу нарисовать такую красоту никогда в жизни.

Ну, а на смену ощущению ожидания и надежды на лучшее («Вот сейчас у меня там все пятерки, и еще и с плюсами, ну мало ли…») приходит, наваливается такая холодная, липкая тяжесть от разочарования и от осознания того, что все еще только началось, потому, что эти тройки  придется показать маме, бабушке, и выслушать от них все, что они по этому поводу думают… И вот я на ватных ногах выхожу с последнего урока в коридор, где меня встречает мама, и сознаюсь ей в ужасном… Дальше все происходит примерно так, как я ожидал. А потом еще немым укором для меня в шкафу в классе не меньше недели была выставлена образцовая тетрадь Илоны Пшеничных, где было написано все то же самое, что и у меня, только под каждым из трех упражнений красовалось по каллиграфически правильной пятерке с плюсом. В общем, вот такие у меня остались впечатления от моих первых оценок.

Потом, правда, жизнь начала немного налаживаться. Оказалось, что при всей своей криворукости, я все ж таки не совсем дурак, и даже наоборот. Поэтому во всем, что не требовало каллиграфии и умения сделать что-то чисто (не начеркав, не наляпав клея, не размазав все ластиком и т.п.), я преуспевал, ко всяким работам не готовился, и, как минимум, всю начальную школу для меня абсолютной нормой были пятерки по всем контрольным. Более того, поскольку был я умнее большинства одноклассников, на которых рассчитана школьная программа, я получал эти оценки, не думая и вообще никак не напрягаясь, что, конечно же, сыграло со мной злую шутку к моменту перехода в средние классы, но это уже другая история…

Томочка

Так вернемся же к Томочке. Знакомство наше было примерно таким:

— Тебя как зовут?

— Тамара. А тебя?

— А меня Саша.

Так и познакомились, да и куда нам было деваться с нашей четверной парты в третьем от окна ряду? Томочка была тихая, прилежная и жила на улице Аэрологической, от которой до школы километра три с гаком, и никакой транспорт не ходит. А еще в те времена не было эстакады по ул. Лермонтовской, поэтому она иногда опаздывала, так как на ж/д путях могли оказаться поезда, которые обходить далеко, а подлезать — не положено.

Томочка всегда мне помогала, потому что был я, как бы это по приличнее выразиться, тормоз. Т.е. не совсем тормоз, но при всем моем мозговом проворстве и изобретательности, которые я проявлял, например, на математике или на уроках труда, где надо было что-то сделать из конструктора, я сталкивался с почти неразрешимыми проблемами, когда было нужно что-то сделать быстро. Например, переодеться на физкультуру. А особенно, с физкультуры. Процесс надевания рубашки, штанов и завязывания шнурков мог запросто занять у меня всю постфизкультурную перемену и продолжиться на уроке. Вот тут-то помощь Томочки и оказывалась особенно незаменимой, когда вместе мы преодолевали сопротивление неподатливых пуговиц на ученической форме. Ну, а кто может быть ближе, чем девочка, которая помогала тебе застегивать штаны? Так что однажды это между нами произошло… Я дал ей покачать свой зуб, а она мне — свой. После такого, наверное, я должен был на ней жениться… но до этого как-то не дошло, и спустя несколько лет женился на ней не я.

Потом начальная школа закончилась, и мы перестали сидеть за  одной партой. Но вот классу к 10 как-то опять подружились. Тогда я впервые зашел к ней в гости. И сложились у нас… что называется «высокие отношения». То есть, какое-то время мы были действительно очень близкими друзьями. Я частенько к ней заезжал. Вот, например, мы могли (уже в те времена, когда она почти вышла замуж) просто проваляться несколько часов в ее темной комнате на кровати, оживленно беседуя за жизнь.

Потом она надолго уезжала с мужем-военным на Камчатку, навещая родителей раз или два в год. Потом в Башкирию. У нее появились дети — мальчик и девочка — и как-то на удивление быстро выросли до тех размеров, когда с ними становится интересно играть и общаться. И я общался. С удовольствием. И каждый приезд Томочки несказанно меня радовал, и расставался я с ней и детьми всегда с каким-то сожалением, и потом мог с полдня пребывать в состоянии такой теплой грусти.

В 2008 году она появилась в виртуальной паутине — до Башкирии тоже дошла интернетизация всей страны. И мы опять некоторое время довольно хорошо и информативно общались. Она пыталась фрилансить, и я даже немного ей помогал советом, вычитывая книжку, которую она накомпилировала.

Так к чему я это все? К тому, что не так давно Томочка вдруг исчезла из моей жизни. Вот просто так, дискретно, без каких-либо внятных объяснений. «Больше мне не пиши» — такими были последние произнесенные ею в мой адрес слова.

Я немного обалдел. Совершенно неожиданно, странно, неприятно… Попытался, конечно, выяснить, в чем же причина, но объяснений не последовало. Попытался спросить через нашу общую подругу Аню Шемякину, но ответ был типа «мы слишком разные», то есть не было ответа.

И я расстроился. Не так, чтоб прям совсем, но не укладывалось у меня в голове, почему небезразличный мне человек, с которым, вроде бы, достаточно неплохо общались, вдруг принимает решение прекратить всяческие контакты. Вот и по сей день я по поводу Томочки пребываю в раздумьях. Но зато сколько всего благодаря ей вспомнил из детства…