Вот не знаю, почему, но каждый раз, размышляя о том, что бы такого написать о моем детстве, я всегда представлял куликовский дом. Ну что ж, пусть будет так. Какая, в общем-то разница, с чего начинать перекапывание прошлого, ностальгически погружаясь в то время, когда я был совсем другим, по-другому видел мир, а сам мир был каким-то огромным и загадочным, выключатели висели где-то на недосягаемых высотах, а в районе АГВ жила Мышь-вкамышишь (и это вовсе не мышь, а такая очень злая старушка, которая в кошмарах парализовала меня взглядом, а потом хватала и начинала щекотать).
Так вернемся к куликовскому дому. В моем детском представлении дом этот являлся неотъемлемым компонентом мира, ибо в моей вселенной он был всегда. Он был громадный и таинственный, двухэтажный, обшитый потемневшими досками. Источенные ржавчиной края крыши образовывали причудливые рисунки, среди которых мне, идущему из школы и глядящему вверх, виделась мистическая аббревиатура ТГТ.
Забор был под стать дому: покосившийся, собранный из разнокалиберных, торчащих под причудливыми углами досок, палок и дубков. А за забором был куликовский двор, заросший ярко-зеленой травой, которая иногда вдруг становилась пестро-желтой от бесчисленных, распускавшихся в одночасье, одуванчиков, или же покрывалась снегом одуванчикового пуха.
Еще во дворе было два сарая (дровяной и угольный), таких же зловещих и таинственных, как и все, связанное с Куликовыми, и туалет, размером с небольшой гаражик (обо всем этом я узнал гораздо позже, когда уже подрос, а дом и прилегающие территории стали бесхозными).
О том, что там, в доме, внутри, я мог только догадываться, а жившие в нем старушки и дед — Клавдиня Прохорна, Надежда Прохорна и Паладамыч — вызывали у меня суеверный страх, хотя никогда ничего плохого мне не делали. Имена написаны без ошибок, именно так, как я их воспринимал тогда.
О Паладамыче, который умер первым, я не помню почти ничего. В памяти сохранился только некий абстрактный образ головы выглядывающей из форточки на втором этаже. На этом Паладамыч для меня закончился. Еще с ним, почему-то, ассоциируется белая шляпа а-ля 50-е. Возможно, он и правда в ней когда-то появлялся, а может это просто игра воображения. Энное количество лет спустя, я узнал о нем еще один потрясающий факт. На самом деле Паладамыча звали Павел Адамович.
Потом ушла Клавдия Прохорна. Надежда держалась дольше всех. Одинокая лежачая старуха на втором этаже в огромном непротапливаемом зимой доме… В комнате, согреваемой рефлектором. За ней ухаживала тетя Валя, что жила на другой стороне улицы, в доме, которого сейчас уже давно нет. У тети Вали был врожденный вывих тазобедренного сустава, и всю жизнь она ходила, согнувшись и вперевалочку. Каждый день она являлась ухаживать за Надеждой Прохорной и, в особенности, за котами, оставшимися без присмотра после того, как слегла последняя хозяйка.
Их было двое: Вася и Пуша.
— Вася, Вася, Пуша, Вася, Пуша, Пуша, Вася… — разносился над вечерним двором какой-то жалобный зов тети Вали, и Вася с Пушей откуда-то появлялись и накидывались на принесенную еду. Коты были диковаты, и кроме тети Вали никого не признавали. Выдрессировать их, чтобы меня не боялись, у меня не получалось, не хватало терпения, поэтому я иногда их гонял… Но так, незлобно, скорее с какой-то обидой, мол вот вы не хотите со мной играть, тогда я в вас буду кидаться снежками!
Лежачие старики без надлежащего ухода не живут долго, так что вскоре в Куликовском доме случились очередные похороны. Последние в его долгой истории, потому что следующим, кто ушел навсегда, стал сам дом. То есть, дом, на самом деле, и по сей день стоит там, где стоял. Но он умер. Теперь это просто пустая оболочка, одна из тысяч уродливых, безликих, обшитых белым пластиком офисных коробок.
Так вот, после смерти последней обитательницы, дом остался один, только тетя Валя какое-то время еще приходила кормить котов. Но коты вскоре после смерти хозяйки, исчезли один за другим, а вслед за ними исчезла и тетя Валя. Сначала просто перестала ходить, а потом ее дом снесли, и она переехала куда-то на квартиру.
Таким образом, на какое-то время дом перешел в безраздельное владение нашего семейства, ибо до выяснения дальнейшей судьбы, ключ от него был передан соседям, то есть нам. Впрочем, был это не совсем ключ в нашем понимании, а такая кочережка из стальной проволоки с колечком на конце, которая просовывалась в дырочку в двери и, попадая в паз в деревянном засове, отодвигала его. Дерево в дырочке и вокруг нее было гладко отполировано многими тысячами или даже десятками тысяч открываний и закрываний засова, а сама дырочка расширилась до таких размеров, что в нее спокойно пролезал средний палец двенадцатилетнего мальчика. Кончиком пальца можно было нащупать дерево засова, и, поднатушившись, аккуратно его отодвинуть безо всяких там кочергообразных ключей.
